Несостоявшийся жених великой поэтессы
Письмо Марины Ивановны Цветаевой Даниилу Георгиевичу Резникову. Париж, 27 декабря 1926 года. 2 с. 26,7×20,9 см. С конвертом. А также автограф М.И. Цветаевой, адресованный Д.Г. Резникову на отдельном оттиске «Поэмы конца», впервые опубликованном в журнале «Ковчег» № 1, 1926.
"В случае с В., на который не сразу ответила [Ред. — Какой случай с В. имеется в виду, неизвестно. Судя по последующему тексту и письмам 27 и 28 к О. Е. Колбасиной-Черновой, речь, возможно, идет о Вадиме Андрееве]. Я не верю, что, зная меня, можно любить другую. Если любит, значит не знает, значит не знала (не могла бы любить). Короче: человек могущий любить меня, не может любить другую. И — еще более — обратно. Исключительность ведь не только в исключении других, но и в исключенности из других. Меня в других нет. Можно любить до меня, и после меня, нельзя любить одновременно меня и, ни даже дружить, еще менее — дружить. Этого никогда не было. Доказательство моей правоты — меня МАЛО любили. Тем, что X не перестает любить свою жену, он мне явно доказывает, что я бы не могла его любить. Предвосхищение достоверности. Трагическая любовь (я люблю, он нет) — либо незнание меня, либо незнание мое. (Знал бы — любил бы, знала бы — не любила бы.) То есть недоразумение. Недоразумение тоже может быть трагичным. Другой ее вид (он любит, я нет) также не для меня. Ибо если он любит (не возле, не около, меня в упор, именно меня, здесь обману нет) — я конечно его люблю — кто бы он ни был, каков бы он ни был, то есть: и кто и каков уже определяются этой любовью. Любовь ко мне есть любовь к целому ряду явлений и сама по себе — явление. Всех не любящих меня (ВСЕГО в одном) я сижу и миную. А если не миную (губы, руки) то все-таки сужу и, уверяю Вас! — не себя (за слабость) какая слабость? Еще одна проба силы — сил. Вас вчера не было, а я была. Жаль. Хотя бы потому не прекращайте, что почти единственная возможность видеться. Дома у меня по-настоящему нет, есть, но меня в нем нет. — Как хорошо Вы тогда сказали про С<лони>ма: кукушка. Где кукушка — там и сказка, там и песня, и я в своей долгой дружбе — права. С негодяем дружить нельзя, с кукушкой — можно. Любить даже. А из сплетен о Вас — волшебное плетево: не у проститутки, а у сороки-воровки (пух, мех, золото, гнездо), — на содержании у сороки-воровки. Хотите, 30-го, в предпоследний день старого года? Приезжайте к 6 ч. (можно и к 5 1/2 ч.), пораньше поужинаем, поедем в Ваш монпарнасский [Ред. — Имеется в виду кинематограф] (Узнайте программу!) Деньги есть, не заботьтесь. 30-е, по-моему, четверг. Во всяком случае — 30-го. Проводим, начерно, год. Не запаздывайте! До свиданья. Тот ветер еще дует. МЦ. 27-го декабря 1926 г., понедельник". Цветаева, М.И. [автограф] Поэма конца / Ковчег, № 1, 1926 [отд. оттиск]. 3-29, [1] с. 17,7×12,7 см. На первой странице автограф: —Даниилу Георгиевичу Резникову — защитнику заведомо правого дела. МЦ. Париж, Рождество 1925 г.«. Здесь же синим карандашом, вероятно, рукой Резникова «Дода», на последней странице той же рукой список произведений Цветаевой: «Царь-девица (1920 г,)... / Молодец (1923 г.) / Поэма конца (1924 г.)...». Даниил Георгиевич Резников (домашнее имя Дода; 1904–1970) — поэт, критик, издатель. Муж Н.В. Черновой (Резниковой). В эмиграции с 1919 г. во Франции жил в Кламаре (под Парижем). Занимался литературным трудом, издательской деятельностью. Вместе с женой издавал произведения A.M. Ремизова (издательство «Оплешник»). Сотрудник журналов «Версты», «Воля России», «Благонамеренный», печатался в газете «Дни». По воспоминаниям В. Сосинского: «Из нас, трех женихов, она выбрала самого красивого, самого талантливого, самого в себе замкнутого — Даниила Георгиевича Резникова. Что только не делала Марина Ивановна, чтобы Даниила оторвать от Натальи Викторовны. Всего не перескажешь. Мы за него боролись втроем и за Наташино счастье. Приведу лишь один отрывок из письма к нему Марины Ивановны из Вандеи: «У нас целая бочка вина, и поила бы Вас — вино молодое, не тяжелее дружбы со мной. Сардинки в сетях, а не в коробках. Позже будет виноград. Чем еще Вас завлечь? Читала бы Вам стихи». Но тем не менее, по его же словам: «Гронский, Штейгер, Иваск, Слоним, Резников, Гуль — это все выдумка, придумано Мариной Ивановной, но придумано так талантливо, что заставило некоторых из них поверить, что романы были. Марина Цветаева — волшебница и чародейка — создавала людей, вызывала их из небытия, из нетути, и наделяла их несметными богатствами. Она их переделывала, перекраивала, перекрашивала или просто выдумывала. И их такими новорожденными изображала в своих дивных письмах. Боже! Какие они все у нас красавицы, рыцари, боги, как умны, вдумчивы, романтичны, как ловко, подражая Марине Ивановне, владеют эпистолярным пером, хотя никто из них, за редким исключением, не достоин был приблизиться к ней даже на пушечный выстрел. У Марины Ивановны с рождения была волшебная палочка, и она могла из ничего сделать поэта. Она любого могла заставить писать хорошие стихи, хорошие письма».