Результаты аукциона![[Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова»...] Письмо Марины Ивановны Цветаевой, адресованное Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой от 21 сентября 1925 г. Вшеноры, 1925. 1 л. [с двух сторон].](https://storage07.litfund.ru/images/lots/436/436-155-SP23-1-FA166208+foto_un206.jpg)
![[Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова»...] Письмо Марины Ивановны Цветаевой, адресованное Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой от 21 сентября 1925 г. Вшеноры, 1925. 1 л. [с двух сторон].](https://storage07.litfund.ru/images/lots/436/436-155-SP23-1-FA166208.jpg)
![[Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова»...] Письмо Марины Ивановны Цветаевой, адресованное Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой от 21 сентября 1925 г. Вшеноры, 1925. 1 л. [с двух сторон].](https://storage07.litfund.ru/images/lots/436/436-155-SP23-1-FA166209.jpg)
![[Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова»...] Письмо Марины Ивановны Цветаевой, адресованное Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой от 21 сентября 1925 г. Вшеноры, 1925. 1 л. [с двух сторон].](https://storage07.litfund.ru/images/lots/436/436-155-SP23-1-FA166210.jpg)
Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова»...
Письмо Марины Ивановны Цветаевой, адресованное Ольге Елисеевне Колбасиной-Черновой от 21 сентября 1925 г. Вшеноры, 1925. 1 л. [с двух сторон]. 24×16 см. К лоту прилагается личная фотография из архива поэтессы, вероятно, около 1928 г. с изображением Мура и Али. Представляет коллекционную ценность музейного уровня.
"Дорогая Ольга Елисеевна, Наш отъезд начинает осуществляться — о, чуть-чуть! В виде просьбы М"арк" Л"ьвович" немедленно представит ему прyказ [удостоверение личности] (еще помните?) и с дюжину фотографий. Мы с Алей снялись, посылаю. У Али губы негра, не собственные. Думаю, через месяц паспорт и виза будут. Теперь думайте Вы — тверд ли в Вас — наш приезд? Ведь Мур нет-нет — да попоет, иногда и басом. Кроме того — «зубки». Сейчас он, например, на полном зубном подозрении: хныкает, ночью просыпается и пр. Все это в тесном соседстве — мало увеселительно, иные совсем не выносят крика — как Вы? И в доме ведь не только Вы, — чтo, если Мур надоест? Труднейшая вещь — в гостях. (Пока пишу, Мур, гремя погремушкой, воет — долго — по «неразб» — настойчиво. Сквозь вой — всхныки.) У него моя манера — сдвигать брови, и морщина будет та же. Сидит. Ругается: скороговоркой, островитянски, интонациями. И почти всегда — мужчин. Будет — «феминист». «...» светлое, но ресницы темные, очень длинные. Сейчас он старше и четче карточки. В Париже снимем. У нас осень, хорошие ветра, сбивающие сливы, темнеет рано (мы за горой), гора в полосах паршивого медведя, расчесанного и изгрызанного. Пора помидор — дикого винограда — первых печек — последних жар. Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова», иные дни удается только присесть, весь день в колесе, вечерами голова пуста (от переполненности мелочами), сижу, грызу перо. Мои утра, мои утра! То, чего я тaк — никогда — никому — не уступала! Первая свежесть мозга, омытость мысли. Ночью может случиться лавина вдохновения, но для труда — утро. Ночи — прополохнyт! — впустую. Но есть в этой жизни уют — сиротства. Сироты — все: и С"ережа", и Аля, и я, и Мур. Сиротство от внешней скудости, загнанности в нору, в норе — сбитости. Уют простых вещей при восхитительном неуюте непростых сущностей. Уеду — полюблю. Знаю. Уже сейчас люблю — из окна поезда. Самое сильное чувство во мне — тоска. Может быть иных у меня и нет. Теперь — чтo брать? Хлам — брать? Множество. Ехать навек или нa три месяца? Есть, напр"имер«, огромный серый клетчатый шерстяной распорок с Веры Андреевой, — АЛЯ в нем тонет. Может выйти хорошее платье. — Связываться? А летнее — подозрительного свойства — бросать? Всякие ситцевые линялости. Ход чувствований таков: как платье — зазорно, но могут выйти Але штаны. И не одни, а трое. И вечные. Но шить я не умею, следовательно будут лежать. А за это лежание — в багаже — платить. И везти в Париж — дрянь. В Париж, в котором... И неужели же ни я ни Аля не заслужили — раз в 100 лет! — новых — зaсвежо — штанов?! Пишу нарочно, чтобы Вы меня презирали, как презираю себя — я. А коляску брать? У нас две: одна лежалая, волероссийская, рессорная, громоздкая, красивая, в которой пока еще спит, но из которой, явно, вырос. Другая — деревянная, сидячая, складнaя, тарахтящая, собственная, облезлая, но верная, — преданный урод — без рессор. Или бросить (передарить) обе? Не представляю себя переходящей с коляской хотя бы коровий брод в Париже? Верю в свои руки и ноги, коляска уже стороннее. И, вообще, подробно: каков квартал? Есть ли невдалеке (и в каком невдалеке?) сад — или пустырь — лысое место без людей, где гулять. Какой этаж? Рядом с «нашей» (наглость!) комнатой — кто будет жить? Через нас — будут ходить? Тогда не поедем, п. ч. у Мура (будущий музыкант, всерьез) трагически-чуткий слух и сон. От всего просыпается и всего пугается. Большое поздравительное (и нравоучительное) послание того С"ергея" Я"ковлевича" к Дооде в последнюю минуту затерялось. Отыщется — дошлем. Для доброго дела никогда не поздно. Никогда не поздно. «МЦ»«. Это о чешских Вшенорах — маленьком уютном городке — Цветаева, уже решившись перебраться в Париж, писала: «Уеду — полюблю. Знаю. Уже сейчас люблю — из окна поезда. Самое сильное чувство во мне — тоска». Здесь она была, пожалуй, по-настоящему счастлива. Здесь у нее родился сын, которого она едва не потеряла при родах... 31 октября 1925 года, временно оставив мужа в Праге, Марина Ивановна, дрожа и волнуясь, пустилась в путь с Муром и Алей. В том же поезде ехала Анна Ильинична Андреева, взявшая на себя всякие пугавшие Цветаеву хлопоты, вплоть до кормления девятимесячного младенца. Так закончился пражский период жизни Цветаевой. 1 ноября она уже была в Париже, где ей предстояло провести тринадцать лет.
