Чуть более года оставалось жить великому поэту, когда писалось это письмо. Впереди еще множество разочарований, борьба с жизнью и за жизнь, предательство, отверженность, неудачи… А в письме - лучик надежды: «Один человек из Гослитиздата, этими делами ведающий, настойчиво предлагает мне издать книгу стихов, — с контрактом и авансом — и дело только за стихами. Все меня торопят. Я вижу, что это — важно...».

Здесь же и упоминание о легендарной библиофильской дезидерате – последней книге «После России» с автографом Пастернаку, экземпляр которой она забрала у Бориса Леонидовича: «Я достала у Б‹ориса› П‹астернака› свою книгу «После России»… тут начинается просьба: я мечтала, чтобы Вы ее мне перепечатали — в 4 экз‹емплярах›, один — себе, один — мне, один — Т‹агеру›, и еще запасной».

Здесь же появляется и упоминание Евгения Тагера: Марина Ивановна успела привязаться к нему и «поверить в него» и даже посвятила ему несколько своих стихотворений. Вот стихи, написанные буквально за пять дней до появления этого письма:

Ушел - не ем:
Пуст - хлеба вкус.
Всё - мел,
За чем ни потянусь.

...Мне хлебом был,
И снегом был.
И снег не бел,
И хлеб не мил.

И опять разочарование, одно из тех многих, что преследуют ее тонкую и ранимую натуру человека и поэта: «Конечно, я бы могла отсюда позвонить Т‹агеру›, но… сам Т‹агер› очень небрежно поступил со мной — потому что я — с ним — слишком брежно, и даже больше (переписала ему от руки целую поэму (Горы) и ряд стихов, и вообще нянчилась, потому что привязалась, и провожала до станции, невзирая на Люсю и ее выходки…) — я назначила ему встречу в городе, нарочно освободила вечер (единственный) — все было условлено заранее, и, в последнюю минуту — телеграмма: — К сожалению, не могу освободиться — и (без всякого привета). После этого у меня руки — связаны, и никакие бытовые нужды не заставят меня его окликнуть, хотя бы я теряла на нем — миллиарды и биллиарды…».

Ее боль и обида в каждой строчке этого письма. Прощаясь с Тагером, Цветаева договаривается о свидании в Москве, даёт ему телефон Елизаветы Эфрон, по которому они должны будут условиться о дне встречи, и они уславливаются, и в записочке она пишет: они посидят где-нибудь в кафе, поговорят, ей очень хочется рассказать ему о себе. «Обязательно приходите. Очень прошу смочь».
Но он не смог. Или не захотел смочь. Или жена не захотела. У каждого своя жизнь, свои обстоятельства, свои соображения и дела. А ей так необходима была хотя бы иллюзия отношений...

В письме и новые только что написанные стихи и снова упоминание об обиде на Тагера:

«…я уже обожглась на Т‹агере›. — Старая дура.
— Годы твои — гора,
Время твое — царей.
Дура! любить — стара,
— Друга! любовь — старей:
Чудищ старей, корней,
Каменных алтарей
Критских старей, старей
Старших богатырей…
Так я всю жизнь — отыгрывалась. Тaк получались — книжки».

Да, так всегда бывает. За это мы ее и любим, и почитаем. Только в страданиях, из-за открытой ранимой души рождаются гениальные поэтические строчки…

И снова здесь теплые воспоминания о Пастернаке, с которым у них все непросто, но, который, один из самых близких по духу людей: «Тот вечер прошел — с Б‹орисом› П‹астернаком›, который, бросив последние строки Гамлета, пришел по первому зову — и мы ходили с ним под снегом и по снегу — до часу ночи — и все отлегло — как когда-нибудь отляжет — сама жизнь…».

Ей так хотелось тепла и понимания, среди холода природы и холодности людей… «Приветствую Ваше тепло, — когда в доме мороз — все вещи мертвые: вздыхают на глазах, и несвойственно живому жить среди мертвецов, грея их последним теплом — сердечным...».

Здесь же и упоминание о Муре, которого она скоро оставит в этом мире одного, переступив последнюю черту… «Мур ходит в школу, привык сразу, но возненавидел учительницу русского языка — «паршивую старушонку, которая никогда не улыбается» — и желает ей быстрой и верной смерти…».

Цветаева и писательница Веприцкая познакомились в Доме писателей в Голицыне в конце 1939 года, незадолго после возвращения Марины Ивановны из Франции. Удивительным остается тот факт, что письмо все же сохранилось и дошло до нас сквозь толщу из почти 80 прошедших лет. Веприцкая вспоминала позже: «Ариадна Сергеевна говорила мне, что в период 1939–1941 годов ее мать никому подобных писем не писала, что это лучшее письмо тех дней. Когда Аля брала у меня письма Цветаевой, она сказала, что мать ее не одобрила бы разглашения писем, что Марина Ивановна вообще против ознакомления с письмами других лиц, что письмо написано единственно одному человеку, что этот человек только и может его читать».

Сегодня читая строки этого откровенного письма великого поэта, еще раз понимаешь, как тяжело ей было, и как этот путь привел ее к тому трагическому концу. Сегодня читая эти строки сохранившегося письма, мы надеемся, что Марина Ивановна не против этого. С каждой прочитанной строчкой она становится ближе и понятней. Ведь именно этого она не смогла получить при жизни – тепла, любви и понимания…

Письмо Марины Ивановны Цветаевой можно увидеть на предаукционной выставке в Аукционном доме «Литфонд» с 26 по 30 мая в дни и часы работы «Литфонда». Аукцион состоится 30 мая в 19 часов.