[пора меня называть «киломэтром»...] Уникальная рукопись — интервью Ивана Бунина, составленное им собственноручно на обороте его рукописи отрывка из «Темных аллей» с многочисленными собственноручными правками. Париж, конец 1940-х годов. [12] с., рукопись и машинопись с правками.

26 октября 1947 года И.А. Бунин должен был читать на литературном вечере в Париже свои воспоминания. Предполагалось, что вечеру будет предшествовать реклама в печати. Чтобы помочь одному из устроителей, Бунин решил написать эту заметку самолично и, когда тот пришел к нему, вручил ему готовый текст. Заметка была написана в виде беседы писателя с вымышленным корреспондентом. Это была шутка писателя. Но сколько горькой правды содержалось в этой шутке! Несомненно, что шуточное «автоинтервью» И.А. Бунина содержит реальные сведения о жизни писателя.

«Мы застали И. А. в его кабинете за письменным столом, в халате, в очках, с пером в руке...

— Bonjour, mattre. Маленькое интервью... в связи с вашим вечером 26 октября... Но мы, кажется, помешали,— вы пишете? Простите, пожалуйста...

И. А. притворяется сердитым:

— Мэтр, мэтр! Сам Анатоль Франс сердился на это слово: «Mattre de quoi?». И когда меня называют мэтром, мне хочется сказать плохой каламбур: «Я уже так стар и будто бы знаменит, что пора меня называть „киломэтром“». Но к делу. О чем вы хотите беседовать со мной?

— Прежде всего о том, как вы поживаете, как ваше здоровье, чем порадуете нас на вечере, что сейчас пишете?..

— Как поживаю! Горе только рака красит, говорит пословица. Знаете ли вы чьи-то чудные стихи:

Какое самообладание

У лошадей простого звания,

Не обращающих внимания

На трудности существования!

Но где ж мне взять самообладания? Я лошадь не совсем простого звания, а главное, довольно старая, и потому трудности существования, которых, как вы знаете, у многих немало, а у меня особенно, переношу с некоторым отвращением и даже обидой: по моим летам и по тому, сколько я пахал на литературной «ниве», мог бы жить немного лучше. И уже давно не пишу ничего, кроме просьб господину сборщику налогов о рассрочке их для меня. Я и прежде почти ничего не писал в Париже, уезжал для этого на юг, а теперь куда и на какие средства поедешь? Вот и сижу в этой квартирке, в тесноте и уже если не в холоде, то в довольно неприятной прохладе.

— А можно узнать, что именно вы будете читать на своем вечере?

— Точно никогда не знаю чуть не до последней минуты. Выбор чтения на эстраде — дело трудное. Читая с эстрады даже что-нибудь прекрасное, но не «ударное», знаешь, что через четверть часа тебя уже не слушают, начинают думать о чем-нибудь своем, смотреть на твои ботинки под столом... Это не музыка, хотя был у меня однажды интересный разговор на эту тему с Рахманиновым. Я ему: «Вам хорошо — музыка даже на собак действует!» А он мне в ответ: «Да, Ванюша, больше всего на собак». Так вот все колеблешься: что читать, чтобы не думали о своем, не смотрели на ботинки? Я не червонец, чтобы всем нравиться, как говорил мой отец, я не честолюбив,.. Но я самолюбив и совестлив — заставлять людей скучать не люблю... Так что одно имею в виду для вечера: не заставлять скучать.

— А вы, И. А., очень волнуетесь, читая на своих вечерах? Ведь все на эстраде, на сцене волнуются...

— Еще бы! Я юношей видел в «Гамлете» знаменитого в ту пору на весь мир Росси и в антракте получил разрешение войти к нему в уборную: он полулежал в кресле с обнаженной грудью, белый как полотно, весь в огромных каплях пота... Видел, тоже в уборной, знаменитого Ленского из московского Малого театра в совершенно таком же положении, как Росси... Видел за кулисами Ермолову — имел честь не раз выступать с ней на благотворительных литературных вечерах: если бы вы знали, что делалось с ней перед выходом! Руки трясутся, пьет то валериановые, то гофмэновские капли, поминутно крестится... Кстати сказать, читала она очень плохо — как почти все актеры и актрисы...

— Как! Ермолова!

— Да, да! Ермолова. Что до меня, то, представьте, я исключение: и за кулисами и на эстраде спокоен. «Не нравится — не слушайте!» В молодости я на эстраде краснел, бормотал — больше всего от мысли, что ровно никому не нужно мое чтение,— и даже от какой-то злобы на публику. Совсем молодым я однажды был участником литературно-музыкального вечера в огромнейшем зале в Петербурге и знаете, вместе с кем? Вы не поверите! С самим Мазини, который, хотя был уже далеко не молод, но был еще в великой славе и чудесно пел неаполитанские песни! И вот вылетел я на эстраду после него,— вы понимаете, что это такое: после него? — подбежал к самому краю эстрады, глянул,— и уж совсем обмер: на шаг от меня сидит широкоплечий, с широким переломленным носом сам Витте и крокодилом глядит на меня! Я забормотал как в бреду, облился горячим и холодным потом — и стрелой назад, за кулисы... А теперь я, пожалуй, не смутился бы даже под взглядом... ну, придумайте сами, под чьим взглядом...".